Сергей Мостовщиков

      Повелители лыж
 
      С детства я подозрительно относился к лыжам. Они не донимали меня, не прятались по темным углам, антресолям и коридорам, чтобы застать врасплох, не ставили мне палки в колеса. Но все же в самом по себе факте обладания лыжами, в необходимости приковывать себя к ним и ходить в них куда-либо, я чувствовал какой-то подвох, недомолвку. И всякий раз, когда наступала зима и небо прощало землю, пряча грехи ее под покрывалом невинности, я с ужасом думал: сейчас, сейчас мне будут покупать лыжи.
      За лыжами нужно было идти в спортивный магазин, пахнувший футбольными мячами. Лыжи стояли справа, в дальнем зале, топорщась, как зеленый лук. Глупые, звонкие, худые, они казались мне существами, пойманными и высушенными до состояния деревяшек. Лыжи всегда были выше людей. Следовало поднять руку, дотянуться до их макушки, чтобы доказать лыжам, что годы идут не напрасно, что ты им подходишь теперь.
      Потом лыжи приносили домой и тащили на кухню, чтобы колдовать там над ними и уговаривать пожить в доме до весны. Доставалась банка с дегтем, и отец намазывал им лыжи медленно, любовно, как длинный бутерброд. Он нагревал их над газовой плитой, чтобы дать волшебной субстанции получше впитаться в лыжи, и по квартире расползался особенный, ни с чем не сравнимый запах. Запах долгов, перегара, песен, костра и отчаянья. Запах надежд. Я жил в большой комнате небольшой двухкомнатной квартиры на кровати-самосвале. В открывающемся ее кузове днем прятались простынь, одеяло и подушка. Но можно было забраться туда, закрыться и лежать, как в гробу, и нюхать, как пахнут оживающие лыжи.
      Затем начиналась возня с креплениями. Они были похожи на железную хулиганскую рогатку. И вот ее озорную спесь следовало приделать покрепче к определенному, тайному месту лыжи, в самое ее сердце, разгоряченное дегтем. Потом наступал черед ботинок из грубой кожи. Угловатые, уголовные, с выступающей нижней губой, они подвергались наказанию сверлом. В губе просверливались дырки, чтобы ими ботинки могли навсегда, намертво попасться в выступы креплений.
      Теперь из темени шкафа доставались лыжные мази. Синие, красные, коричневые патроны самоуверенности человека. Считалось, что он может заранее знать, как к нему будет расположена природа. И накануне главного, судьбоносного момента соединения с лыжами он выхватит нужный патрон, красный – для сильного мороза, синий – для мечты, прицелится и выйдет победителем из этой дуэли. Заскользят его лыжи по поверхности мироздания, а не встанут как вкопанные, робкие перед тайнами бытия. *Наконец, надо было ехать с лыжами в лес. Лес, как известно, растет на конечной остановке 36-го трамвая, если ехать в сторону Открытого шоссе. Долго, с остановками, с мутными стеклами, ворсистыми от мороза. Трамвай полон гордецов. Они держат в руках свои покоренные лыжи, связанные, прижатые друг к другу. На голову им накинуты мешки. Они то ли азиатские женщины, которым не велено показывать лица, то ли пленные, ведомые на работы.
И вот наступает самый жуткий, необъяснимый момент. У входа в лес, на пригорке лыжи выпущены на волю. Ноги впиваются в них, щелкают затворы креплений, снег скрипит от натуги. Вз-з-з-з-з. Палки втыкаются в землю. Вж-ж-ж-ж. И лыжник уже мелькает вдали, за деревьями, за полем, за линией высоковольтных передач. Минута, и нет его. Ушел, потерялся, пропал.
      Я никогда не мог понять – куда уходят лыжники, зачем? И почему они не возвращаются оттуда никогда? В какой мир они хотят попасть, исполняя все эти странные ритуалы? Быть может, там, за деревьями, в глуши, в неизвестном месте, ждет их невиданная никем страна из песен и леденцов? Дойдя туда по невинной земле, они навсегда отделаются от печалей, оживленные ими лыжи домчат их туда, где из сомнений делают яблочный мармелад? Я никогда не знал ответа на эти вопросы: мои лыжи всегда отказывались ходить. Они были сильнее меня.
      Я до сих пор не знаю, куда уходят лыжники зимой. Наверное, мне не положено этого знать или мое время пока не пришло. Я только позволяю себе думать иногда, что два куска ожившего дерева учат человека совершенству. Ведь иной раз он может решить, что создан повелителем лыж. Что рожден на свет для того, чтобы быть сильнее обстоятельств. Что деньги, песни, розы, морозы, трамваи, деготь, долги и любовь – это то, чем он управляет по своему усмотрению, втыкая в мир железные лыжные палки. Но именно в эту минуту, когда он закрепится уже ногами на двух глупых деревянных дощечках, смазанных собственной самоуверенностью, лыжи вдруг сорвутся с места, хрустнут льдом и унесут своего пленника вдаль, в лес, от людей, от жизни, и не вернут его больше никогда.
      И никаких следов не останется от него. Только две ровные серебристые полоски. Холодные, как лезвие ножа. Не люблю я лыжи. Я предпочитаю бадминтон.


 

перепечатано с www.gazeta.ru