Все уже, конечно, знают о дурацкой привычке Метелицы. Где она этого безобразия нахваталась, неизвестно. Но всякий раз, когда она видит живого человека, сразу сует ему под нос диктофон и все записывает. Даже если человек немой и просто сопит. В результате у Метелицы скопилось такое количество записей с различными  московскими байками и историями, что они заполнили собой все помещения редакции. Стало невозможно ходить, сидеть, стоять и просто жить на свете. Чтобы справиться с бедой, мы решили завести для Кати специальную рубрику «Энциклопедия московской жизни» — в тайной надежде на то, что по мере опубликования баек у нас появится уважительная причина кассеты выбросить, а диктофон под шумок украсть. Другого способа борьбы с журналистскими привычками Метелки, кажется, не существует.

Шутки москвичей, хорошие и разные

Из коллекции Кати Метелицы

Так получается, что разные шутки, добрые и хорошие, чаще всего связаны с гулянием и выпиванием.

Например, одна веселая компания собралась отмечать католическое Рождество и никак не могла остановиться. Уже середина января, а они все гуляют.

И как-то раз утром пошли за пивом. Только одну девушку, Аню, оставили сторожить квартиру, потому что замок в двери давно уже был кем-то выломан.

«Вдруг, — рассказывает Аня, — один из приятелей, по прозванию Ворона, возвращается и говорит:

— Нас там всех милиция задержала, паспорта проверяли. А меня чего-то сразу отпустили. Только в паспорт заглянули, посмеялись и отпустили. Не понимаю, фамилия, что ли, у меня такая смешная?

А фамилия у него совершенно нормальная, обыкновенная фамилия. Я тогда взяла его паспорт, открываю, а там вместо фотографии наклеена задница с огромными двумя ушами. Картинка из журнала „Штерн", мы его еще накануне рассматривали. Это, значит, когда Ворона спал, кто-то вырезал картинку и приклеил. В паспорт к нему. И, главное, печать стоит — „Для больничных листов".

— Вот скоты! — говорит Ворона. — Товарищи, называется! Шутку пошутили! А мне теперь паспорт менять.

Причем можно было догадаться, кто все это сделал. Хозяин квартиры отличался такими шутками. Ужасный был весельчак. По прозвищу Ключ.

А Ключу как раз на следующий день надо было идти устраиваться на работу. И не куда-нибудь, а в школу. И не кем-нибудь, а завучем. Он педагогический закончил. Причем ситуация была такая: телефонная договоренность об этой работе у него имелась, но самого его в школе еще не видели. А увидеть стоило: у него волосы были ниже плеч.

Ну вот, рано утром все спят еще, кто где, а Ключ собирается в школу. У него лежали все документы подготовленные — идти устраиваться. А тут видит: нет комсомольского билета. Он занервничал. Начал рыться во всех ящиках. Нас всех перебудил. А Ворона (тот, который был задница с ушами) сонно так говорит:

— Слушай, а ты в холодильнике не смотрел?

— В холодильнике? С ума сошел, что ли? Комсомольский билет? Потом чувствует: что-то здесь не то. Открывает холодильник, а там в жестяной миске такая инсталляция. Как в «Отеле „У погибшего альпиниста" ». Как бы пробитый пулей комсомольский билет (ножницами дырки прорезаны), как бы залитый кровью (вином или еще чем-то), и все это заморожено в миске со льдом. Педагогическая карьера не состоялась».

 Есть такое развлечение — нехитрое и оттого весьма популярное: заполнять зачетки. Друг другу.

Берется зачетка.

«Что тут у нас на зимнюю сессию? История? Пишем, история — „хорошо". Психология — „неудовлетворительно". Нет, нехорошо получилось. А мы это летом исправим. Пиши, где летняя сессия: психология — „удовлетворительно", эстетика — „отлично". Переведен на следующий курс. Дальше заполняем...»

И так сразу за пять курсов.

***

Или вот. Сидят приятели, выпивают. И, как это бывает, хвастаются. Кто чем. А один говорит, что заделался журналистом, взял интервью у Роберта Рождественского (дело, естественно, происходит в семидесятые годы), и тот ему подписал на память книжку.

— Да вот, кстати, она у меня с собой, в портфеле. Совершенно случайно оказалась. Все рассматривают книжку, уважительно так рассматривают. Только Дима, хозяин дома, вдруг как-то загрустил.

— А у меня вот ни одной подписанной книжки нет. Ты б не мог мне как-нибудь подписанную книжку организовать? У какого-нибудь писателя?

Тот говорит:

— Да не проблема. Я тебе это элементарно организую. Просто элементарно. Прямо сейчас. Вот у меня на книжке что написано? «Андрею от Роберта», да? Беру ручку, синюю, смотри: «Андрею и Диме от Роберта». На, владей.

Ну он очень обрадовался. Еще выпил и уснул в кресле. А приятели продолжают выпивать. И вот они сидят и думают: что ж у парня всего-то подписанных книжек — одна на двоих? Давай сделаем человеку приятное.

Берут с полки книгу, видят: Омар Хайям. Пишут: «Димычу от Омарыча. Тысяча сто двадцать девятый год». Синей ручкой. Или:«Димульке от дяди Корнея», «От Вила Димону, моему белокурому другу», «Милому Дмитрию от Оскара». В общем, все книги папиной библиотеки стали с автографами.

Он ничего не заметил. А отец приходит домой как-то раз, достает томик, а там написано: «Димке от Мишки. Держись, казак, крепче на коне! М.Шолохов, 1962». Отец прикидывает: ему ж тогда пять лет было... Откуда? Что? Чего? Стал другие книжки смотреть.

В результате Димин отец несколько лет потом был при деле. Он эти книги сдавал в букинистические магазины (в «Книжной лавке» на Кузнецком ему даже цены ставили выше, чем обычно, потому что книги с автографами больше ценились) и покупал взамен чистые, неподписанные.

 А вот что рассказал мне известный московский человек Степаша.

«Было такое место в Москве, называлось Пиявка. Это была одна из первых в Москве дискотек — на улице Герцена, в Доме медика. И вот я в Пиявке познакомился с девушкой. И она говорит между прочим:

а папа у меня посол в Англии. И пригласила в гости. Как раз под Новый год.

Я взял Васю с собой. И мы пошли. К дочке английского посла. Денег у нас оказалось два пятьдесят. И мы как раз купили бутылку портвейна „Кавказ".

А я носил тогда сумку через плечо, а на этой сумке была пластиковая наклейка. Круглая такая, на белом фоне нарисован футбольный мяч и написано: „Вестфалия-1898". Наверное, это была наклейка какого-то футбольного клуба, который образовался в 1898 году.

Ну идем мы к послу домой, а с „Кавказом" как-то неудобно. Взяли и в луже смыли этикетку. И наклеили эту заграничную хреновину с моей сумки.

И вот входим. В квартире у них полумрак. Пианино играет где-то в глубине. Мы говорим: а у нас есть бутылочка старого рейн-вестфальского вина. Тысяча восемьсот девяносто восьмого года. И ставим ее на стол. Причем на бутылке обычная пластмассовая пробка, которую нужно поджигать спичкой, но девушки такие... Такие чистые, что им даже в голову ничего не приходит, что что-то здесь не так. Достали они хрустальные бокалы. И вот мы сидели весь вечер при свечах, говорили о поэзии Аполлинера, и девушки маленькими глоточками пили этот „Кавказ" и говорили: какой же букет у старого рейн-вестфальского вина! Ну и мы тоже на эту тему. Да, мол, ничего себе.

Главное, там еще футбольный мяч нарисован.

Ну а потом мы уже стали прощаться, откланялись. Сказали, что обязательно еще встретимся. Стоим на пороге. И вдруг Вася бьет себя по лбу и бежит куда-то в сторону кухни. Вернулся, мы еще раз попрощались и ушли наконец. И вот в лифте Вася достает из кармана эту этикетку и опять наклеивает мне на сумку! Потому что не пропадать же добру».

***

А вот история, которую рассказал художник Гарик, очень доверчивый и искренний человек.

«Мой приятель Кузьмичев встречался с одной девушкой, она была профессорская дочка. Вот они встречаются, гуляют по вечерам. В театры ходят. А мы все друзья. И получается так, что как-то я прихожу к этой Кате, но без Кузьмича, с Николашей. Мы идем на кухню, она нам жарит яичницу.

А на кухне в профессорском доме на окне стоит банка. С какой-то просто... Не знаю даже, как сказать. С какой-то... блевотиной.

А я, — объясняет Гарик, — как-то не знал, что бывает такой гриб. Ну вот гриб, из которого делают напиток в банках. У меня в семье, когда я рос, не было принято держать гриб. Я просто не представлял, что такое бывает.

И вдруг я вижу: посреди каких-то антикварных табуреточек, светильничков, разных циновочек, которые висят, каких-то масок, каких-то вазочек — представляешь себе обстановку? — на профессорской кухне на подоконнике стоит банка с такой гадостью, с такой жутью! Которой я в жизни просто не видел никогда. И я с ужасом спрашиваю Николашу:

— Что это? Может, это выбросить незаметно?

А Николаша, скотина, совершенно спокойно мне говорит:

— Не знаешь, что ли, что у Кати и Кузьмичева любовь?

— Я-то знаю, но причем здесь это?

— А как же причем? Еще когда в июле Кузьмич заходил, полгода назад, он плюнул в банку. А Катя — она его так любит, что она эту банку специально закрыла и поставила на подоконник. Потому что тут батареи и тепло. Чтобы сохранить. И вот с тех пор это и живет.

А я не знал, как выглядит гриб для кваса. Я Николашины слова воспринял на полном совершенно серьезе. Я тогда вышел и на многие-многие годы... Много-много лет я не знал, что бывает такой гриб. Я думал: какая любовь! Бог ты мой, какое же чувство может быть сильное между людьми, чтобы даже плевочек сохранить в банке и держать полгода! Я долго из-за этого жениться еще не мог. Все искал себе настоящую женщину».

 Рассказывает, наоборот, Николаша. История, может, не новогодняя, но тоже из жизни.

«Мы однажды с Гариком жили на даче у знакомой. Это было на станции Гривна по направлению к Подольску. Очень хорошая дача, но только до пивного ларька кундехать было полчаса, не меньше. Очень неудобно. У нас, правда, был для пива специальный бак из-под соляной кислоты, пятилитровый. В Москве нам пяти-то литров обычно хватало, но тут, чувствуем, надо бы что-нибудь более емкое.

И нашли в сарае детскую ванночку, старую такую, с двумя ручками-кольцами. И пошли с ней за пивом. Стоим у бочки, наливают нам пиво прямо в ванну. А рядом мужики стоят, глаза круглые.

— Извините, — говорят. — Вы зачем пиво в ванночку наливаете? Я говорю:

— Ребенка купать.

Вроде как не ваше дело-то. А Гарик — он же врет, как дышит, — он проникновенно так начал им рассказывать.

— Понимаете, — говорит, — у нас на даче ребеночек больной очень. Страшная болезнь. На ручках и ножках волосики не прорастают. И от этого чешется кожа. Ужасно чешется. Доктор прописал купать его в пиве. Утром и вечером.

Мужики репы почесали и говорят:

— Ага. Понятно. А потом вы с пивом что делаете-то? Это же много пива у вас, в ванночке.

— Как что — выливаем.

Тут у них в глазах помутнело. Горе-то какое, сколько добра пропадает. И тут один подумал немножко и вдруг говорит:

— Толик, это пиво выбрасывать нельзя. Его нужно пить. Второй говорит:

— Ты что, с ума сошел? Они в нем ребенка моют. А тот ему:

— Они моют его два раза в день! Толик, это чистый ребенок. Мы еле от них потом ушли».

***

Но это спонтанные розыгрыши. А бывают еще такие. Одна девушка, Ксюша, встречала Новый год в гостинице «Минск», у нее там работала сестра. Среди ночи сестра куда-то делась, и Ксюше стало скучно. Она начала набирать внутренние гостиничные номера и говорить разные глупости:

— Это штаб гражданской обороны. Объявлена тревога. Надо собрать трехдневный запас продуктов. Последует эвакуация из окна. Займите свое место в оконном проеме и ждите дальнейших указаний.

Многие ждали.

***

Или классическое.

— Говорят с телефонной станции. Какой длины у вас телефонный шнур?

— Не знаю, а что?

— Немедленно измерьте. Срочно.

— Ну хорошо. Меряю. Два метра шестьдесят сантиметров.

— Шестьдесят сантиметров у вас сверх нормы.

— Ну и что мне теперь делать?

— Немедленно возьмите ножницы и отрежьте шестьдесят сантиметров.

Короткие гудки.

 Очень славный (действительно) прикол, который сейчас в обычае среди московских семиклассниц.

— Але? Мы проводим телефонный конкурс на лучший анекдот. Вы какой-нибудь анекдот знаете? Расскажите.

Многие рассказывают. И почти никто не обижается.

***

Что интересно: в разных странах, при несхожих в общем-то обстоятельствах, совершенно разные люди шутят весьма схожим образом.

Вот, например, чем отличается принцесса Диана, царствие ей небесное, от Ивана Ивановича Охлобыстина, ныне живущего русского поэта-подражателя? А вот чем.

Диана, когда не была еще даже невестой принца Чарльза (да, впрочем, и когда уже была невестой), любила досадить приятелям, юным опять-таки аристократам, которые ей чем-то не угодили: мазала их машины смесью из яиц и муки. Невинная вроде бы смесь, но схватывается, как цемент. Отодрать практически невозможно.

Так делала принцесса Диана.

Иные методы у Охлобыстина.

«Яйцо сырое на машину кинь, зимой, — оно примерзает и только вместе с краской потом отходит. Известная тушинская шутка. Проверенная».

Еще из охлобыстинских проделок.

«У нас на Войковской магазин был продуктовый, там всегда полная помойка костей. Я их в лифт накидывал. Люди были в ужасе!

Однажды я напился до таких кренделей, что вышел на улицу зимой в одних трусах. Трусы были такие — в петухах. Зашел в подъезд, а там лежит другой, такой же. Тоже в трусах. Лежит как казак в „Тарасе Бульбе". Я думаю, как же это мы вдвоем тут будем? Раздетые. В подъезде. Что люди подумают? Ведь могут подумать плохо. Я сразу протрезвел и ушел домой».

***

А вот что рассказал человек по имени Серега.

«Я хулиганил в детстве. Я делал бомбочки всяческие, как все мальчики. У меня был друг, он в кулинарном техникуме учился. Ярцев ему фамилия была, если мне память не изменяет. Он крал в кабинете химии эти самые, знаешь... реактивы. Магний там, калий, кальций и так далее.

Нужно было найти из-под валидола баночку такую стеклянную. Туда складывались, значит, химикалии, и бралась лампочка. Лампочка от фонарика карманного. У нее откусывалась стекляшечка, и проводком накаливания это вставлялось в реактивы. Потом заворачивалось крышечкой, а к лампочке припаивались два проводочка. Получался, ты понимаешь, снарядик. Так вот. Снарядик клался в бутылку из-под шампанского, и бутылка тоже плотно укупоривалась.

А друг мой Ярцев был еще чем хорош: он жил на первом этаже. Все хозяйство тянулось к нему в окно, а там был блок, собранный из батареек. И в нужный момент, значит, цепь замыкалась, и раздавался чудовищный взрыв. За окном. Мы у дороги свое устройство ставили, как диверсанты. Там прогуливались бабушки, а мы их взрывали. Вот.

Но неудобство заключалось в том, что сразу собиралась большая толпа бабушек, к ним потом присоединялись дедушки и даже весьма крепкие сыновья и внуки. Так что надо было вовремя смотать эти проводочки. А то люди видели, из какой квартиры все это происходило, и бежали нас бить. Страшно.

Еще было развлечение партизанское. Покупался блок спичек за десять копеек. В блоке десять коробков. Нужно было как делать: на трамвайные рельсы головками спичечными по направлению к трамваю коробки раскладывались аккуратно с промежутками в пять метров. И вот, когда трамвай наезжает на спичечный коробок, раздается жуткий взрыв и грохот. На третьем-четвертом коробке трамвай останавливался, оттуда выбегал с ломом водитель трамвая (потому что мы стояли рядом и ржали). И гонял нас этим ломом. Очень было интересно. Счастливое потому что детство-то».

***

Древняя, но не стареющая шутка — проверять у граждан билеты в метро.

***

Или вот были два парня-близнеца, совершенно одинаковые. И они так поступали. Один подбегает на платформе к дверям, которые уже «осторожно, закрываются», и они перед его носом действительно захлопываются. А на следующей станции в эти же самые двери входит брат его, точно такой же. Он нарочито пыхтит, глаза выпучены, — отирает лоб ладонью и говорит: «Фу, едва успел!» И весь вагон дружно выдыхает.

***

Ну в магазинах воровать — это вроде бы не розыгрыш? Но была вот такая шуточка.

В супермаркете (когда они только появились, лет пять назад) подходишь к человеку и говоришь:

— Поздравляем вас! Вы миллионный посетитель нашего супермаркета! Вы можете на четыреста долларов набрать продуктов! И мы вас приветствуем!

— Как? Всего-всего? И макарон? И виски? И вот это? И вот это — красивое?

— Да-да, все, что хотите. А вот это — это мышеловка, тоже берите, пожалуйста. На четыреста долларов.

Совершенно обалдевший от счастья человек наполняет тележки, одну за другой. Потом, натурально, идет со всем этим к кассе, говорит: «Спасибо большое» — и пытается прокатить свои тележки к выходу.

— Я же у вас миллионный посетитель.

 Ну дальше сами понимаете что.

***

Есть такие компании, где взаимные розыгрыши становятся как бы стилем общения. Вот что, например, рассказал человек, который просил называть его Штомыхом.

«Орлуша — он всегда в нашей компании был главным организатором. Он все планировал. Перед Новым годом составлял список, сколько чего нужно купить и сколько это будет стоить, давал поручения, кому чего принести, и за всем следил. А в семьдесят девятом году он просто нас всех этим замучил, потому что придумал встречать Новый год самым классическим и порядочным образом, как все советские люди. Стол, сказал он, должен быть как в „Книге о вкусной и здоровой пище", понятно? И, что интересно, мы действительно достали все эти спецделикатесы.

Отмечать договорились у меня, в Чертанове. Квартира была свободная, отец куда-то уехал. А той зимой ведь был чудовищный мороз. Трубы лопались, электричество гасло. И из-за этого мороза все пришли не в десять-одиннадцать, как обычно мы на Новый год собирались, а уже часов в шесть. Казалось, что позже просто будет страшно выйти из дома. Накрыли стол роскошный и сидим. Нет только Орлуши и Валеры. Вдруг в дверь звонок. Открываю, стоит Валера: дубленка вся в снегу, уши на шапке опущены, очки запотели, борода заиндевела, на воротнике чуть ли не сосульки. И орет: „Налейте мне скорее водки! Разотрите мне ноги! Умираю!"

Смотрим, а у него ноги из-под дубленки — голые, и от них пар идет! Я, говорит, забыл штаны надеть и только в метро это обнаружил.

Потом-то мы поняли, что он в подъезде брюки снял и спрятал, но все равно — такая ржачка!

Ну вот, а Орлуши все нет. А нам выпить ужасно хочется...

Причем на столе стоят совершенно роскошные коньяки, вина, настойки и все прочее. Как в „Книге о вкусной и здоровой пище". Балыки разные, икра, ветчина, пироги. Красота неописуемая. Но мы все не решались ни к чему притронуться. Если Орлуша увидит, что стол раньше времени нарушили, он скажет: „Ну и празднуйте тогда без меня". Обидится и отвернется к стенке.

И что мы сделали: собрали последнюю мелочь, буквально копейки, и сбегали за портвейном. За самым дешевым, за бормотухой. Сидели перед этим роскошным столом и пили бормотуху. А Орлуша пришел чуть ли не в полдвенадцатого, довольный такой. „Давайте, — говорит, — проводим старый год! Выпьем водки, по рюмке, закусим немножко. А потом, когда пробьют куранты, откроем шампанское. Все сделаем по правилам".

Нам это все, конечно, немного странно. Но ладно, раз человек хочет. Включили телевизор. Там объявляют: „Новогоднее приветствие Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР товарища Леонида Ильича Брежнева". И появляется, правда, Брежнев. Говорит (ну как он обычно говорил, мучительно и весомо): „Товарищи. Окончился. Тысяча. Девятьсот. Семьдесят. Восьмой. Год. Ну. И. Хуй. С ним". Брежнев говорит. Мы просто замерли.

А что оказалось. Орлуша сделал такую запись магнитофонную, Брежнева ведь довольно легко было передразнить. У телевизора звук выключил, а магнитофон незаметно включил. Он нам сам потом признался. А поначалу очень интересно было. А поди знай!»

Картинки Димы Анохина (дарования)

Да, самое главное забыла. Цой жив. Живет в Крыму. С наступающим Новым годом вас, товарищи.