Поздравляем читателей “Столицы”. У нас появилась Авдотья Ипполитова. Она же Дуня Смирнова. Творческий путь этой известной журналистки и киносценаристки до прихода в наш журнал был сложен и тернист, в результате чего у нее появилось как минимум два названия. Пока трудно сказать, под каким именно она будет поражать аудиторию “Столицы” своим нелегким мировосприятием. Этот текст, по крайней мере, подписан названием Дуня. Все эти сложности, как было уже сказано, происходят от огневитости биографии вновь прибывшей дамы. В частности, Авдотья известна тем, что работает в Москве, а живет в Питере. Такой дикий образ жизни дает ей возможность регулярно пользоваться одним из самых замечательных видов сообщений — Октябрьской ордена Ленина железной дорогой. В поездах “Красная стрела” и “Экспресс”, трепетно любимых москвичами, Дуня провела столько времени, что впору застрелиться. Стреляться, впрочем, ей не дали, а велели написать о том, как устроена жизнь на рельсах, соединяющих два великих города. Сочинение в итоге получилось во многом женское. Но с другой стороны — чего еще от этих женщин ждать? Тем более если они еще и с двумя названиями.

 

Октябрьские ордена Ленина заметки

о железной дороге

Когда я была молода и хороша собой, я многое себе позволяла. Например, я позволяла себе опаздывать на поезд “Красная стрела” и садиться в соседний “Экспресс”, в купе к проводнику. Я ездила в Ленинград к друзьям и возлюбленным, и запах железнодорожной гари многие годы был связан для меня с ожиданием пьянки и любовных утех. Деловитые ухаживания проводников — а на подсадку соглашались только мужчины — я принимала со стойким добродушием. Да и ухаживали-то они скорее по обязанности, в перерывах между заполнением бесконечных бумажек и постоянными вылазками в соседние вагоны по каким-то своим проводничьим делам. В те далекие времена социалистической аскезы в поездах Москва—Ленинград не было ничего, кроме мокрого белья, мутного чая с запахом гниющей тряпки и никогда не выветривавшегося аромата ног в купе. С тех пор все изменилось. Даже ноги стали пахнуть как-то по-другому — свободнее, что ли...

Битва вокзалов

Как известно, Ленинградский вокзал в Москве и Московский вокзал в Петербурге похожи, как родные братья. Отношения между ними тоже братские, восходящие еще к Каину. Ленинградский вокзал в Москве не заметил переименования главного пункта назначения своих поездов. То есть в расписании-то он его отразил, но вот собственным горделивым именем не пожертвовал. Московский вокзал в Питере обиделся. Он некоторое время думал, чем бы эдаким уязвить Москву, и придумал. Мне эта придумка страшно нравится: то, что в Москве незатейливо зовется кассами, в Питере недавно переименовано. Называется — Билетно-кассовый центр. Скромно и торжественно.

Первые два месяца западного вида механизм выдавал гражданам при входе в центр талончик с номером. Наверху табло высвечивало номер очереди и стрелкой указывало, в какое именно билетно-кассовое отверстие вы должны обратиться, чтобы билетно-кассовый оператор после законного изъятия у вас казначейских билетов банка России выдал вам кассированный железнодорожный билет Октябрьской ордена Ленина железной дороги. Недавно механизм сломался. Табло с дебильным упорством высвечивает какие-то номера и стрелки, а граждане совершенно неорганизованно тычутся в самовольно выбранные ими отверстия. А идея-то была хорошая.

Пока Питер чухался со своими изысканными, но несколько отвлеченными затеями, в Москве тоже не дремали. И сделали из Ленинградского вокзала тоже центр. Но не билетно-кассовый, а бильярдный. Бильярдов теперь на этом вокзале аж три. Два из них — так себе, ничего особенного. Бильярды. Зато третий... Он находится в вокзальном ресторане “У Богуша”, внизу, в подвале центрального зала, под кассами, рядом с камерой хранения и навеки закрытой женской уборной. Сам ресторан, граждане, поразил меня в сердце. Это уже не ресторан, а храм. Потому что пищу там можно принимать только с трепетом. Трепет вызывает все: цвет, запах и вкус самой пищи, убийственный мрак интерьера, скатерти, официантки и, наконец, бильярд. А вернее, люди его использующие по назначению.

Я не знаю, кто они, но когда эти люди играют на бильярде, перекрикиваясь на своем гортанном наречии, трепет посетителя доходит до экстатической стадии — посетитель понимает, что, если он немедленно не уйдет, у него есть шанс предстать перед Создателем в ближайшие несколько мгновений. С билетом Октябрьской ордена Ленина железной дороги или даже без оного. С тех пор как я первый и, надеюсь, последний раз посетила этот ресторан, стук бильярдных шаров неизменно навевает на меня мысли о смерти.

В Питере этого, конечно, так оставить не могли. И вокзальное руководство осенила очередная идея, доказавшая, что не все гениальное просто. На Московском вокзале открыли павильон рептилий. В момент прихода поездов из Москвы интеллигентный голос сообщает приезжающим, что при желании они могут круглые сутки наблюдать на вокзале редких гадов, крокодилов и змей. В специально отведенном для этого месте. Поскольку я езжу в Питер каждую неделю, у меня там появился любимый варан. Он знает, что я им пленена, и, завидев меня, начинает приветливо двигать зобом. Душераздирающее зрелище.

Кроме меня, завсегдатаем павильона рептилий является бомж Боря. Ему нравится запах и температура. Дети тоже любят гадов, но это свои, питерские дети. Московские дети к гадам не ходят. Их, видимо, не пускают опаздывающие на поезд родители.

Но вот чем Москва переплюнула Питер, так это бомжами. Они в столице много живописней рептилий. Оживленная ночная торговля на пути от метро “Комсомольская” к перронам развила в этих детях странствий невероятный дар слова. Слушая, как бездарно соревнуются в речевых изысках торговцы, зазывающие покупателей, бомжи, не отягощенные долгом и трудом, развлекают вокзальную публику с подлинным вдохновением. Как-то пробегая по этому романтичному отрезку пути к поезду, я краем глаза наблюдала следующую сцену. В центре группы бомжей стояли двое и вели волнующий диалог. Пересказать его не могу из соображений целомудрия, но по содержанию было понятно, что между основными действующими лицами разворачивается головокружительный флирт. После какой-то бойкой реплики своей дамы джентльмен в лохмотьях игриво спросил: “Ну и куда я буду тебя любить?” Выражение, разумеется, было покрепче, но суть мною сохранена.

Последнее, что различает два вокзала, — билетные спекулянты. В Москве они по-прежнему с прибылью торгуют проездными документами, поскольку в кассах таковых нет. В Петербурге, подавленные величием Билетно-кассового центра, спекулянты занялись благотворительностью: билеты с рук стоят дешевле, чем в кассе. Билет на “Стрелу”, на момент написания этой статьи оцененный кассой в 240 тысяч, у спекулянтов можно купить за 200 тысяч, а цена одного купейного места в “Экспрессе” официально составляет 175 тысяч, неофициально же — 130. Я думаю, это связано с непредсказуемой изощренностью питерского интеллекта <...>. Не рептилии, так благородные разбойники. Надеюсь, вскоре духовный рост в городе на Неве дойдет до своего логического завершения, и спекулянты начнут просто отнимать билеты у кассиров и раздавать желающим даром.

Жажда лобзаний

Поездов между двумя городами ходит много, но самых известных два — это “Красная стрела” и “Экспресс”. В 23.55 и 23.59 соответственно. “Красная стрела” еще с советских времен считается одним из главных поездов страны. Ей достается все самое лучшее — белье, сервис и цена. “Стрела” и “Экспресс” почти всегда уходят с одной платформы, и пассажиры “Экспресса” навеки обречены быть провожающими пассажиров “Стрелы”. В Питере эти проводы сопровождаются надрывным Гимном великому городу композитора Глиэра. “Стрела ” трогается как раз в тот момент, когда вступают флейты. В момент отправления “Экспресса” гимн уже успевает закончиться, и поезд покидает великий город в простецкой тишине.

Ужасная эта несправедливость по отношению к “Экспрессу” дополняется еще и тем, что в “Стреле” дают завтраки, а также пододеяльники, вместо обычно выполняющих их функции вторых простыней. В знак протеста против такой дискриминации я стараюсь путешествовать “Экспрессом”, неженственно накрываясь простыней.

Первый вопрос, который встает перед всяким опытным путешественником, рассовавшим вещи под напряженными взглядами попутчиков: где тут можно выпить? Выпить можно решительно везде. По вагонам “Экспресса” ходит Паша. В Пашиной железной корзине, помимо лимонада, лежит пиво трех сортов — “Невское”, “Хольстен” и “Ловенброй” — и орешки. Так что начать можно прямо в купе. Но в купе к вам могут присоединиться. Хотите ли вы этого? Если не хотите, можно пойти в ресторан. Там вместо Паши Саша.

Меню в “Стреле” и “Экспрессе” одинаковые: оба поезда заправляются провизией в питерском вокзальном ресторане. Единственное отличие — суп “Экспресс” в соответствующем поезде. Я его никогда не пробовала, так что отрецензировать не могу. Зато настоятельно советую в обоих поездах продегустировать соленую форель или ветчину со злой горчицей на закуску. Первые блюда представлены двумя солянками — мясной и рыбной, и обе неплохи. Из горячих блюд порекомендовать не могу ничего — и бифштекс, и эскалоп, и жареные куриные ноги одинаково омерзительны как в “Стреле”, так и в “Экспрессе”.

Зато абажуры разные. В “Стреле” они красные, а в “Экспрессе” желтые. Кроме того, в “Стреле” на ужин крутят Евгения Осина, а в “Экспрессе” царит Лариса Долина. В остальном между вагонами-ресторанами — полное равенство. А уж в винной карте это равенство доведено до совершенства.

Как и всякий латентный “митек”, много сладостных минут я посвятила изучению знаменитой поваренной книги Елены Молоховец и, в частности, ее разделу “Водки разныя”. Так вот в поездах “Стрела” и “Экспресс” я пожалела о потраченном зря времени. Водки здесь не разныя, а одинаковыя. Временами это знание даже доставляет удовольствие. Приятно пить “Синопскую” или “Московскую”, зная, что умнику, заказавшему “Абсолют”, за соседним столом налили совершенно тот же синопский напиток питерского завода “Ливиз”, но уже по другой цене. И это правильно — если ты пришел сюда пить, а не выпендриваться, так сиди и пей. И не выпендривайся.

По выбору водки в ресторане всегда можно определить опытного путешественника. Поскольку питерцы чаще ездят в Москву, чем москвичи в Питер, то и опыта у них больше. В одной из последних поездок моими попутчиками оказались Андрей Романов (Дюша), бывший флейтист “Аквариума ”, и Саша Лип-ницкий (экс-“Звуки My”, ныне — работник журнала “Плейбой”). Как только поезд тронулся, мы немедленно отправились по известному адресу. И хотя питерский Дюша не пьет, сразу стало видно, кто тут главный.

— Та-ак, — глядя в меню, тянул москвич Липницкий, — что тут у нас есть...

— Тут у нас есть “Синопская”, — не глядя в меню, ласково сказал Дюша.

— А это кто такая? — вдумчиво спросил Липницкий.

— А это, Саша, водка. То, что тебе нужно, — ответил Дюша.

И не ошибся.

Под “Синопскую” хорошо пошли рассказы про водочные отравления, про другие времена, про незабвенные высадки в Бологом и попытки добраться в Москву из Калинина без денег. Какой русский не знает этих разговоров про быструю езду? Как всегда бывает в дороге, застолье вышло задушевным. Под занавес музыканты совсем размякли.

— Вот что я особенно люблю, — задумчиво сказал Липницкий, снова глядя в меню, — так это простоту. Вот смотри, Дюша, пятьдесят грамм “Синопской” стоят четыре тысячи восемьсот рублей. Как ты думаешь, сколько стоит бутылка?

— Сорок восемь тысяч, — нежно прошептал Романов.

— Ты знал, — опечалился Саша. Вообще, посещение вагона-ресторана настраивает человека на лирико-философский лад. В этом кроется главная опасность путешествий. Именно здесь можно глубоко задуматься о сущности бытия, а занятие это, как известно, не всегда благодарное. Поэтому скорее возвращайтесь в свой вагон.

В вагоне, кстати, тоже хорошо. Особенно, если вы не любите одиночества. Для одиночества в поезде предназначен только санузел. Потому что если вы думаете, что найдете уединение в коридоре, вы страшно ошибаетесь. Первые полчаса граждане мучительно ищут встречи либо с проводником, либо с нужным им номером вагона. Потом пассажиры начинают алкать гигиены. Во втором часу ночи наступает временное обманчивое затишье, но с двух граждане приступают к ночной жизни. Приближение к Твери (если вы едете из Москвы в Питер) или к Малой Вишере (если наоборот) вызывает у пассажиров страшное волнение. Они ходят, смотрят в окна, рвутся в чужие купе, хотят писать, пить и курить. А спать не хотят.

Хорошо, если вы просто желаете побыть в одиночестве. А ну как вам поскорее надо побыть вдвоем? Вопрос не лишенный актуальности, если принять в расчет, что железнодорожный маршрут Москва—Петербург традиционно используется жителями двух столиц для кратких, но горячих грехопадений. Если вы едете не в СВ, то проблема практически не имеет решения. Целоваться в поезде негде. В тамбуре накурено и лежит снег, по-моему, даже летом. Между вагонами — попробуйте, конечно, но, во-первых, ветер и грохот, а во-вторых, страшно трясет и можно не попасть в нужное место со своим поцелуем.

Остается только санитарный узел. Да, конечно, пахнет, я знаю. Но кто обещал, что будет легко? Если уж совсем невыносимо, можно держать нажатой педаль унитаза и таким образом создавать принудительную вентиляцию. Но кроме аромата, общего для всех поездов, есть еще одна проблема, характерная именно для направления Москва—Петербург.

Поскольку это направление в последние годы переживает расцвет — граждане стали легки на подъем — в составы часто добавляют новые вагоны. В этих новых вагонах все предусмотрено для использования по прямому назначению, и места для фантазии и страсти там нет. Дело в том, что специальная рукоятка для придерживания собственного тела в нужном положении в новых вагонах почему-то приверчена горизонтально и почти напротив унитаза, то есть ближе к окну.

В вагонах постарше эта важная ручка расположена все-таки вертикально и ближе к зеркалу с рукомойником. Это важно. Если вы пришли сюда с дамой сердца, простая, казалось бы, железка создает нужный романтический накал. Представьте себе: добившись-таки уединения, вы страстно кидаетесь на даму и, конечно, в конце концов загоняете ее в угол, к раковине. Левой рукой вы хватаете предмет страсти, правой ногой нажимаете педаль с целью вентиляции помещения, соответственно, левая нога — упорная. Куда вам теперь девать правую руку? Обнять ею даму было бы страшной глупостью, с точки зрения техники безопасности: поезд часто дергается. Так что вы удобно хватаетесь за рукоять и предаетесь испепеляющей страсти.

Но, граждане, если вагон новый, вы просто не дотянетесь до этой ручки! И будете вести себя, как фигурист на лыжах. Вот вам и веяния прогресса, перестройка, ускорение, белорусский метод... Нет. Я настоятельно советую, отправляясь в путешествие с дамой, обращайте внимание на дату выпуска вагона — чем ближе к современности, тем меньше у вас шансов на удовлетворение своей неуемной страсти. И с этой точки зрения “Экспресс” лучше “Стрелы”: там меньше новых вагонов!

Ну ладно. Хватит о нежном. Вы выпили, полюбили кого-нибудь над железной раковиной и пообщались с попутчиками, вы, счастливый и усталый, идете спать. Рядом мирно почивают соседи. Вы недолго, но напряженно боретесь с простыней, гасите свет и начинаете потеть. Тогда вы скидываете одеяло. И немедленно замерзаете. Вы накрываетесь одеялом и потеете снова.

После того как вы проделали это упражнение шесть раз, вы не выдерживаете и идете к проводнику. Саша, проводник третьего вагона “Экспресса”, однажды мне все объяснил.

— Когда мы топим электричеством, тепло идет поверху и уходит в заднюю часть вагона. Там всегда жарко, потому что если сделать там нормальную температуру, то здесь, в начале, все задубеют. А когда углем топишь, перед отправлением надо так натопить, чтобы тепло только под утро выветрилось.

— А ночью нельзя ли подтапливать?

— Ночью некогда. Ночью за пассажиром надо следить.

Спать!

Проводников, обслуживающих два описываемых поезда, не так уж много. Два состава “Красной стрелы” и два состава “Экспресса” двигаются навстречу друг другу. В каждом составе работает бригада приблизительно из пятнадцати человек. Итого — шестьдесят. Работают они на этом направлении по многу лет и представляют собой некую касту, со своими фобиями и предпочтениями, связанными с особенностями самого маршрута.

Как известно, оба поезда путешествуют ночью. А ночью надо спать. Самыми яростными проповедниками этой простой истины являются проводники. И никто так не оспаривает эту догму, как пассажиры.

Все пассажиры — сволочи. Вместо того чтобы спать, они гадят, хулиганят, лежат пьяные на полу, требуют газет и бутербродов, хотят, чтобы проводники-мужчины пили с ними водку, а проводники-женщины их любили. Пассажиры просят чаю, воды, туалетной бумаги, лекарств, открыть окна, закрыть окна, ехать с женщиной и в то же время с мужчиной, на верхней полке и одновременно на нижней. И после всего этого они еще хотят, чтобы с ними вежливо разговаривали. За восемь с половиной часов они умудряются полностью отравить жизнь проводника. Если бы на направлении Москва—Петербург проводникам разрешили делать все, что им заблагорассудится, то каждому пассажиру после расплаты за белье вкатывали бы инъекцию снотворного. В отсутствии снотворного проводники просто переходят на осадное положение. В “Стреле” осажденные, как правило, кучкуются в штабном вагоне у начальника поезда, а в “Экспрессе” они просто запираются в своих купе и стойко не отзываются на стук. В “Стреле” к тому же активно применяют температурный террор. Зато в “Экспрессе” развит террор бумажный — бумаги в туалетах хватает на первые полтора часа путешествия. Больше она не появляется никогда. Никаких других методов борьбы с пассажиром у проводников на нынешнем этапе исторического развития нет.

Помимо противоестественно пылкой веры в то, что ночь предназначена для сна, у проводников “Стрелы” и “Экспресса” есть еще одна особенность: близкое знакомство с российской элитой. Поскольку эстрадные и театрально-киношные знаменитости часто путешествуют между двумя городами, из проводников обоих поездов могли бы получиться отличные светские хроникеры.

Чувства проводников к звездам лучше всего описать формулой “любовь-ненависть”. Любовь к артистам как к художникам и ненависть — как к пассажирам. Тот, кто проявляет себя больше как художник, то есть задумчиво молчит, витает в горних сферах и потому не опускается до бытовых придирок, пользуется тайной нежностью проводников. Например, Валерий Сюткин. Все проводники, с которыми я разговаривала, Сюткина очень любят и ценят. Он никогда ничего не просит и рано ложится спать.

Зато все дружно не любят “На-Ну” — она по молодости лет страшно напивается и дебоширит. Это подтверждают и случайные попутчики “На-Ны”. Например, вышеупомянутый Липницкий, сопровождая однажды группу “Аквариум”, оказался в одном купе с кем-то из солистов-нанистов (по фамилиям он их не различает). Этот солист до того возбудился от встречи с Борисом Борисовичем Гребенщиковым, что надрался, упал с полки и спал прямо на полу, страшно воя во сне. Респектабельный Липницкий был шокирован и совершенно не выспался.

В то же время приязнь или неприязнь проводников совсем не так простодушна, как кажется. Дело не в том, пьет знаменитость или нет, а в том, как она пьет. Например, артиста Семена Фараду проводники уважают. Он пьет правильно, то есть с проводниками и недолго. А вот артиста Леонида Ярмольника осуждают — он пьет без проводников и всю ночь. Режиссер Роман Виктюк хорош тем, что, выпив, называет проводника “деточка”. А журналист Александр Минкин плох, поскольку, опять же выпив, называет проводника “старичок”. Одним словом, проводников элитарных поездов обидеть легко, а понять трудно. Как девушек.

Другая специфическая черта проводников обоих фирменных поездов — отсутствие низкопоклонства перед Западом. И в “Стреле”, и в “Экспрессе” к иностранцам давно привыкли и разницы между ними и соотечественниками не делают. Тем более что иностранцы, путешествующие индивидуально, а не группой, как правило, ведут себя с чисто русской удалью. Однажды я везла “Экспрессом” из Москвы в Петербург свою американскую приятельницу, хозяйку буржуазной лос-анджелесской галереи. Кристиночка надралась, еще не доехав до Твери. Надравшись, она потребовала немедленного знакомства с симпатичным юным проводником. Проводник Илья с тяжким вздохом пригласил нас в свое купе. Дальше началось что-то страшное: Кристина решила почитать ему свои стихи, а меня заставила переводить.

Продолжалось это часа два, я не знала, как ее остановить, и уже уверилась в том, что спать мне сегодня не дадут. И вот тут Илья поступил как настоящий профи. Он молча обйял Кристиночку, погладил по головке и неожиданным толчком опрокинул ее на койку. Пока я в ужасе пыталась что-то сказать, Илюша ловко снял с гостьи ботинки, кинул на нее одеяло, вытолкнул меня в коридор и, выйдя сам, запер дверь. На мое истерическое кудахтанье Илья отвечать не стал. Сделав мне знак помолчать, он приложил ухо к двери. Я последовала его примеру: Кристиночка звонко похрапывала.

Недавно я встретила Илью в вагоне-ресторане. Он невозмутимо передал Кристине привет. В “Стреле” к иностранцам относятся ничуть не лучше. Моего безнадежно нетрезвого немецкого друга Ульриха проводница Ира окатила минеральной водой. Поскольку совершенно не хотела выходить за него замуж на ходу и в районе Малой Вишеры. Мокрый Ульрих мгновенно уснул и навсегда полюбил Россию.

Последнее отличие московско-питерских стюардов от всех остальных — гордость и предубеждение. Гордость представлена бригадами “Стрелы”, предубеждение — соответственно сотрудниками “Экспресса”. “Стрела” гордится собой, своим сервисом и составом пассажиров. “Экспресс” предубежден против “Стрелы”, ее сервиса и ее же состава пассажиров: сам поезд ничем не лучше, сервис тот же, но дороже, а пассажиры — снобы и скандалисты.

“Красная стрела” гордо плюет на эти претензии, поскольку она все равно главнее. Ровно на четыре минуты. Здесь логично было бы предположить, что спесивая бригада “Стрелы” — московская, а язвительная “Экспресса” — питерская. Но это было бы слишком просто. Штука в том, что оба поезда приписаны к питерскому депо. Оба коллектива тоже питерские. Поэтому в основе конфликта не географическое соперничество, а профессиональное. Как сказала моя любимая проводница Оксана (поезд “Экспресс”, вагон № 6), в “Экспрессе” работа, а в “Стреле” — служба.

И вот именно затейливость и напряженность отношений между командами проводников окончательно утвердила меня в следующей мысли. Путешествие из Петербурга в Москву и обратно есть маршрут скорее духовный, нежели железнодорожный. Только этот маршрут — через войну двух вокзалов, через горечь “Синопской” водки, через пот и удушье, через педаль унитаза и крики проводников — ведет к подлинному познанию и смирению. К познанию сложности русского бытия и полному смирению с его непостижимостью.

ДУНЯ СМИРНОВА