Как вкусно! Как здорово!

Лев Рубинштейн

В одном из недавних номеров "Журнала" я вспомнил о книжках, наиболее любимых в детстве. Одну из них я назвать забыл, и, по-видимому, неслучайно: книга эта заслуживает отдельного разговора. А вот и повод вспомнить о ней: первому ее изданию в нынешнем году исполняется пятьдесят лет.

Впрочем, я никогда о ней и не забывал. Она стоит в моем доме на видном месте. Я часто перелистываю ее. Почти с таким же трепетом, как в детстве, я разглядываю волшебные картинки, я перебираю в руках навечно застрявшие между ее страницами клочки бумажек в клеточку и линеечку, бумажек, исписанных торопливым маминым почерком: "200 гр. маргарин, 1/2 cт. сах., 2 яйца, ванилин. Круто замесить". Я в тысячный раз перечитываю дарственную надпись на первой странице: "На долгую память моей благоразумной Елене Михайловне от Фиры и Володи". Мне кажется, я помню тот день, когда тетя Фира вручила маме этот бесценный дар. Я помню, почему она называла маму "благоразумной". Тетя Фира считалась в нашей семье дамой легкомысленной, мама давала ей разные мудрые советы, в том числе и кулинарного свойства. Меня можно разбудить среди ночи, попросить прочесть наизусть эпиграф к этой книге и без промедления услышать: "Характерная особенность нашей революции в том, что она дала народу не только свободу, но и материальные блага, но и возможность зажиточной и культурной жизни. И. Сталин".

Тема еды - тема и вообще-то захватывающая, в детстве - особенно. А для послевоенного человека она еще и весьма болезненна. Моя мама всю жизнь вспоминала тот день сорок седьмого года, года моего рождения, когда отменили карточки. "Я пошла в Елисеевский магазин, купила сто граммов ветчины и французскую булку. Пошла на бульвар, села на скамейку и..." Она не могла закончить этот свой бесхитростный мемуар - волнение сжимало гортань. А старший брат до сих вспоминает "торт", которым его однажды угостили в эвакуации в Уфе, и утверждает, что никогда ничего вкуснее не ел. Торт этот был сооружен из картофельной кожуры, маргарина и чего-то еще. Таких историй очень много.

Я, хоть и родился еще при карточках, все же не голодал, более того - считалось, что начало пятидесятых годов было временем расцвета. Очереди за мукой были огромными, но мука была. Денег не было, но сыр был. Крабы тоже были, но их не покупали - слишком экзотично. А вообще-то все было чудесно и празднично: открывались роскошные по тем временам гастрономы, на жестяных плакатах рекламировался томатный сок, вышла "Книга о вкусной и здоровой пище". Эта книга, эта вербально-визуальная проекция Рога Изобилия восхищала и подавляла, как станция "Комсомольская-кольцевая", как здание Университета на Ленинских горах, как кинофильм "Падение Берлина".

Я помню те томительные вечера, когда родители уходили в гости или в театр, а я листал эту вечную книгу, предаваясь чему-то вроде гастрономической мастурбации. Грызя сухари ванильные, я воображал, что ем спаржу отварную ("Спаржу отобрать по возможности ровную... на сильном огне 20-25 минут... переложить на сито и дать стечь воде... в таком виде подать к столу. Отдельно дать яичный соус с вином, или яично-масляный, или сухарный"). Ага, "сухарный", понятно. Ой, кстати, сухари закончились. Ладно, черт с ними. Теперь про устрицы. Что до устриц, то их мне предписывалось "вскрыть специальным ножом... промыть и уложить на блюдо, дно которого устлать ровным слоем мелко нарезанного льда". Ну что же - льда так льда. Ритм, сообщаемый монотонным повторением инфинитивных конструкций, столь свойственных особому языку поваренных книг, завораживал, приводил в состояние, близкое к трансу: "Снять с колбасы кожу... Печенку обмыть... Фасоль отварить... Очищенного и вымытого судака нарезать на куски". А уж "готовые артишоки", так те и вовсе оставалось лишь "переложить на сито донышками вверх", и дело, считай, сделано. Что ж, переложим донышками вверх, никаких проблем - давайте артишоки.

Когда книгу называют "Книгой" - она обречена либо на мгновенный провал, либо на бесконечно долгий успех. Книга бытия, Книга мертвых, Книга перемен. "Книга о вкусной и здоровой пище" - это книга-мечта, книга-учитель, книга-монумент. Она соединила в себе нечто бесконечно близкое, как бабушкина фаршированная рыба, как мамины картофельные оладьи, как кофейный напиток "Артек", и бесконечно далекое, как острова в Тихом океане, как пик Коммунизма, как сам Коммунизм. Далекое и близкое уравнивалось в правах, вследствие чего будничное становилось сакральным, а несбыточное - домашним, как кошка Шура.

Почему эта книга так важна для меня и моего поколения, понятно. Но почему ее и по сей день не просто бесконечно переиздают, но и знают, но и читают, но и листают, но и рассматривают, причем иногда без всякой практической цели? А потому, что это классика. Ибо способность текста нагружаться в разные годы разными, но всегда значительными смыслами позволяет говорить о тексте как о классическом.

"Книга", как и любая священная книга, играла и играет необозримое множество ролей. Читатель, особенно читатель, столь пристрастный, каким был я, всегда придает читаемому тексту дополнительное измерение. Пропагандистская и функциональная (именно в таком порядке) роли были заданы книге изначально. Но роль художественную, роль поэтическую я "вчитал" в нее, можно сказать, самостоятельно. Книга читалась как хрестоматия с прозой и стихами. Вот, например, образчик изящной, неторопливой, старомодной прозы: "В жаркий, знойный день нет лучшего, утоляющего жажду, напитка, чем гранатный сок". А вот и стихи, причем для пятидесятых годов более чем новаторские. Хоть и называются они несколько громоздко - "Меню из трех блюд и закуски. Лето. Воскресенье", - самим стихам в легкости, элегантности и прихотливом мерцании смыслов никак не откажешь:

Салат из свежих помидоров
И огурцов
Балык белорыбий

Щи зеленые
Ботвинья с рыбой
Цыплята жареные в сухарях

Котлеты отбивные
Баклажаны тушеные в сметане

Мороженое из свежих ягод
Вишневый кисель

Визуальный же ряд книги и вовсе не поддается никакому описанию. К тому же все все и без того помнят. Разве соблазнительно приоткрытая шпротная банка на фоне рыболовецкой флотилии не отзовется сердечным томлением? Разве не участится твое, читатель, дыхание при виде сосисок с зеленым горошком, столь любовно выложенных на тарелочке с кобальтовой каемочкой? И не снится ли тебе по ночам стол, которым тебя встречает гостеприимнейшая из книг, стол, щедро уставленный жареными поросятами, отварными белорыбицами, запотевшими сырами и звонким хрусталем? И разве можно забыть стол, которым книга провожает тебя: конфетные коробки, вазы с фруктами, шампанское в серебряном ведерке? Разве можно?

12.08.02 

"Еженедельный Журнал" № 31, 2002г.